Масонство пришло в Россию в начале XVIII века через иностранных офицеров и дипломатов. Первые ложи представляли собой небольшие кружки эмигрантов и нескольких русских дворян; так, уже в 1732–1734 гг. шотландский военный Джеймс Кит был Досточтимым Мастером одной из петербургских лож. В середине XVIII века масонские идеи (подчёркивавшие просветительские идеалы, нравственное совершенствование и эзотерическое знание) тихо распространялись среди образованных россиян. К 1760‑м годам существовало несколько независимых лож в Петербурге и Москве, часто работавших по французским или германским ритуалам, но без единой системы. Ситуация изменилась в начале 1770‑х, когда русский аристократ, государственный деятель и ревностный масон Иван Елагин взялся за реорганизацию российского масонства. Пользуясь благосклонностью Екатерины II (которая поначалу считала масонство безвредным интеллектуальным занятием), Елагин стремился упорядочить деятельность лож и подчинить их единому центру.
В 1772 году Елагин получил официальное признание от Великой Ложи Англии, став первым Провинциальным Великим Мастером России. Этот английский патент уполномочивал его учреждать новые ложи и де‑факто делал российское масонство «регулярным» по международным меркам. Под руководством Елагина разрозненные ложи вскоре объединились в систему Провинциальной Великой Ложи. К середине 1770‑х Иван Елагин объединил 14 лож по всей империи (примерно 400 Братьев, в основном аристократов и чиновников) под своей властью. К примечательным ложам относились петербургская «Музы» (материнская ложа Елагина, работающая в его доме), «Урания», «Беллона», а также ложи в Москве, Риге и даже полковые ложи в армии. В этот период Елагин пользовался личным доверием Екатерины, и его Провинциальная Великая Ложа действовала открыто. Однако российское масонство не было монолитным — вскоре возникли конкурирующие системы. Барон Георг фон Рейхель, например, продвигал в России немецкую (циннендорфскую) систему, учредив не менее семи лож в 1772–1776 годах под иным началом. Это соперничество внесло напряжённость: сторонники Елагина и «немецких» лож Рейхеля поначалу существовали отдельно и относились друг к другу с недоверием. В 1776 году был достигнут компромисс: все российские ложи согласились номинально объединиться под иностранным патентом Ложи «Минерва» в Берлине, а в 1777‑м шведский король Густав III лично посвятил в масоны великого князя Павла Петровича (будущего монарха Российской Империи) в Санкт‑Петербурге. Тем не менее к началу 1780‑х проявились мировоззренческие разногласия: более «рациональные» петербургские ложи елагинского толка расходились со всё более мистическими, розенкрейцерскими московскими ложами (во главе с Николаем Новиковым). Екатерина II стала опасаться масонской секретности и заподозрила политическую подоплёку; в 1785 году она пресекла масонское книгопечатание, и к 1790‑м годам многие ложи пришли в упадок. Сам Елагин, некогда любимец двора, к началу 1780‑х впал в опалу. На этом бурном историческом фоне эпохи российского просвещения Елагин вырабатывал собственные обряды и организационную практику.
Иван Елагин автор и адаптатор ряда масонских ритуалов и текстов, составивших так называемую «елагинскую систему» российского масонства. Изначально он ориентировал работы своих лож на традиционные английские символичечкие степени — ученик, подмастерье, мастер. Он добывал экземпляры современных уставов и ритуалов — прежде всего «Конституции Андерсона» (1723), которые ему привёз из Лондона коллега. Елагин переводил и иностранные рукописи ритуалов (например, французской ложи «Аполлон»), использовав их как основу для русскоязычных ритуалов.
Со временем ритуалы Елагина вобрали элементы разных традиций и обрели отличительные черты. Историк Пекарский обнаружил подлинные ритуальные книги авторства Елагина, показывающие любопытное смешение традиций. Хотя они опирались на «древнюю английскую» традицию, елагинский обряд включал дополнительные драматические эффекты. В частности, Елагин «благоволил к архаическому обряду кровавого посвящения» — при приёме кандидата в ложе разыгрывались устрашающие испытания, напоминавшие средневековые посвящения в гильдии. Современники описывали, что новоиспечённого ученика вели по символическому «пути» или через «странствия (как их тогда называли мытарства)» в затемнённом храме: его мог встретить брат в окровавленном запоне, и он даже становился свидетелем ритуального «смешения крови» как знака братского союза. Все эти театральные приёмы должны были испытать мужество кандидата и скрепить его тайную клятву. Посвящение завершалось, как и в наше время торжественным обязательством, в котором кандидат перечислял суровые кары, ожидающие его за разглашение тайн. Для степеней подмастерья и мастера ритуалы Елагина добавляли некоторые «украшения» (например, дополнительные таблички), хотя, как отмечали, «эти украшения были проще, чем описанные в более раннем (1750‑е) отчёте о российских масонах», то есть Елагин, по‑видимому, смягчил наиболее эффектные моменты. В сущности, елагинский обряд был пышным, но не чрезмерным по меркам XVIII века — сходные драматические приёмы распространялись тогда по всей Европе, так что «ничего принципиально отличающего елагинскую систему от древней английской практики здесь нет».
Елагину приписывают составление масонского устава и катехизисов, сопровождавших эти ритуалы. Его Провинциальная Великая Ложа действовала по печатному документу под названием «Права, преимущества и обряды Главной Провинциальной Ложи». Этот текст, написанный или санкционированный Елагиным, определял структуру Великой Ложи и порядок ведения работ. Например, он устанавливал состав коллегии Великих Офицеров и то, что Великая Ложа собирается ежеквартально и допускает лишь уполномоченных лиц. Там же оговаривались правила учреждения лож и разбирательства конфликтов (неурегулированные в ложах дела надлежало письменно подавать Великому Секретарю для рассмотрения на Великой Ложе). Кроме того, Елагин ввёл практические инструкции для церемоний. В публикации «Обряд принятия в мастера вольные каменщики» он дал подробные правила подготовки кандидата к посвящению. Эти указания, вместе с елагинским «Уставом масонов» и «Беседами», задавали содержание и принципы его системы. В «Беседах» — дидактических рассуждениях — Елагин излагал масонскую философию и этикет. Примечательно, что в параграфе 12 своих «Бесед» он прямо предостерегал от увлечения без конца множащимися высшими градусами: «Не надейтесь на новые чины Ордена и на пустые украшения». Это отражало консервативное отношение Елагина к степеням: он считал, что три первоначальные степени содержат существо учения, и относился настороженно к разветвлённым иерархиям иных систем (в Европе тогда широко вводили рыцарские и оккультные степени). На протяжении большей части его деятельности Елагин «стремился сохранять лишь три начальные степени — ученика, подмастерья, мастера», считая последующие чины скорее почётными, чем содержательными. К середине 1770‑х он допустил существование нескольких «рыцарских» степеней (IV–VII) в некоторых своих ложах — частично ради удовлетворения братьев, сталкивавшихся с ними за границей, — но они играли второстепенную роль. Сам Елагин не преподавал тайны тамплиерских степеней, связанных с такими системами, как «Строгого Соблюдения»: современник отмечал, что Елагин, «досконально узнав все уловки [этих систем], не мог решиться сообщать высшие степени — и поныне никто от него не получил далее четвёртой». Вместо этого он сосредотачивался на том, что считал ядром масонства, восходящим к древности.
В 1780‑е годы, когда мистические и розенкрейцерские идеи набирали популярность, Елагин принялся за обширный трактат, чтобы вновь утвердить «старое» учение. Этот труд — «Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков» — был масштабной компиляцией духовно‑философских знаний, «собранных из различных светских, религиозных и мистических авторов», изложенной в пяти частях Елагиным как Провинциальным Великим Мастером. Начатый около 1786 г., он остался незавершённым (фрагменты были опубликованы в 1864 году). В предисловии Елагин объясняет мотив: многих братьев увлекла новая тайная система, обещавшая эзотерическое знание и требовавшая клятвенного разрыва со «старыми» ложами. Опасаясь этого, Елагин испросил у английской Великой Ложи разрешение «просветить» паству. Он стремился показать, что подлинное масонство уже заключает глубокие истины, если правильно их понимать. В тексте Елагин толкует символы в мистико‑христианском ключе, находясь под влиянием, в частности, сочинения Луи-Клода де Сен-Мартена “Ошибки и Правда”. Так, он писал, что главная цель Ордена — «сохранение и передача потомству некой важной тайны с глубочайшей древности, ещё от первого человека», божественной тайны, от которой «может зависеть судьба всего рода человеческого, пока Богу не угодно будет открыть её всему миру». Он отмечал, что прежние масоны объясняли эту «тайну» просто как идеал братской любви, взаимопомощи и верности, но со временем многие извратили её «во всевозможных видах — от заговоров в пользу Стюартов до дикой алхимии и нелепого колдовства». Сам Елагин склонялся к мистическому пониманию тайны: он, по его словам, искал «сладкое и драгоценное древо жизни, утраченное нами вместе с Эдемом». Эти тексты показывают, что, несмотря на прежнюю настороженность к «излишествам», Елагин был искренне открыт эзотерике. Он изучал каббалу и теософию с доктором Эзэкилем Эли из своего круга, а также он принимал знаменитого оккультиста графа Калиостро в 1779 году. В дневнике даже утверждалось, что Елагин пытался обучиться у Калиостро искусству делать золото, но затем разочаровался. Итак, через ритуал и письменное учение Елагин выстроил масонскую практику, сочетавшую рациональность эпохи Просвещения (организационный порядок, благотворительное братство) с тягой к мистическому поиску древней мудрости.
Повседневная жизнь в ложах Елагина совмещала строгую формальность с дружеским общением. Собственная ложа Елагина, «Музы» в Санкт‑Петербурге, служила образцом проведения работ и масонской жизни. Работы обычно открывались полным ритуалом открытия, часто посвящались инициации новых братьев или повышению заработной платы. Собственно, посвящения были центром работ. Последовательность при посвящении была сложной. Сохранившиеся протоколы (например, ложи «Урания») дают яркую картину церемонии: 16 марта 1773 года «Урания» была открыта в присутствии заместителя Елагина, брата Несвицкого, имеющего на руках приказ от Провинциального Великого Мастера. Кандидаты и братья вошли процессией: брат со свечой впереди, затем двое с мастерскими знаками, потом Владимир Лукин (правая рука Елагина), сопровождающий Несвицкого, затем гости попарно и, наконец, все братья «Урании» парами. Они обошли ещё не открытый храм и стали вокруг табеля. Несвицкий вслух зачитал приветственное письмо Елагина к собравшимся. Затем он распорядился немедленно избрать мастера новой ложи, как это позволял приказ Елагина. Каждый член написал имя на билетике и опустил его в сосуд на алтаре. При извлечении и подсчёте оказалось, что все голоса отданы Владимиру Лукину (кроме самого Лукина, скромно проголосовавшего за другого). Несвицкий провозгласил Лукина Досточтимым Мастером и трижды провёл его вокруг ложи, после чего Лукин преклонил колено у алтаря. Там посланник Елагина принялу него обязательство Досточтимого Мастера: Лукин клялся «пред Всемогущим Творцом Вселенной, пред тобой, Досточтимый Провинциальный Великий Мастер, и пред всеми достойными братьями, здесь собранными» сохранять непоколебимую верность ложе и «всегда действовать согласно уставам нашей Достопочтенной Английской Великой Ложи, всей Масонской братии и Провинциальной Великой Ложи». Во время этой клятвы шпага Несвицкого была направлена к сердцу Лукина — а Лукин, в свою очередь, держал шпагу у груди Несвицкого, — символизируя, что мастер обязан исполнять долг «под страхом чести». Обязательство завершалось словами «если нарушу это, ввергаю себя в мщение Творца и гнев всех братьев», после чего новый мастер закрепил клятву целованием Священного Писания. Это действо показательно для практики Елагина: сочетание демократической процедуры (выборность должностей), символической торжественности и суровой присяги следовать Уставам и масонскому братству. После завершения формальностей — «освящения» ложи и установки офицеров — работы возобновлялись.
Несмотря на насыщенные и даже «мрачноватые» посвящения, наблюдатели отмечали, что обыденная жизнь лож была мирной и даже весёлой. Один историк с иронией писал: «Несмотря на тёмное начало масонской жизни елагинского адепта, дальнейший её ход оказывался вполне спокойным и даже довольно весёлым». Вне степенных церемоний ложи Елагина действовали как светские клубы дворянства. После длительных и утомительных ритуалов братья переходили к обильным ужинам и вину в формате застольный лож. Вечера в Ложах давали общение, изысканные беседы и полезные связи. Сам Елагин устраивал роскошные банкеты на дни святого Иоанна: по ведомостям, в 1772 году Провинциальная Великая Ложа потратила почти тысячу рублей на праздник Рождества Иоанна Крестителя. (На следующий год торжество пришлось отменить из‑за недостатка взносов — показатель значительной стоимости таких праздников.) Таким образом, масонство елагинской поры сочетало ритуальную драму и весёлую дружную жизнь.
Дисциплина и порядок на работах поддерживались ясными правилами. Как Провинциальный Великий Мастер, Елагин обладал полной властью поддерживать порядок: он единолично мог прервать выступающего или удалить брата за неподобающее поведение на заседаниях Великой ложи. В ложах Досточтимый Мастер (обычно обученный по указаниям Елагина) следил за корректностью ритуала и сохранением гармонии. Устав Елагина закреплял право Провинциального Великого Мастера и его заместителей посещать любую ложу и «наблюдать надлежащий ход работ». Сама Провинциальная Великая Ложа собиралась четыре раза в год для управления делами всей братии. Эти квартальные заседания были закрытыми — допускались только Великие Офицеры, Досточтимые Мастера всех лож и бывшие Великие Офицеры (гостям вход лишь по специальному разрешению, без права голоса). На этих заседаниях рассматривались споры и неурядицы из лож послушания: если две ложи ссорились или брат обжаловал решение ложи, жалобу следовало заранее подать письменно; её разбирала Великая Ложа (или передавала в соответствующий комитет). Так Елагин вёл масонские работы, подчёркивая иерархию и верховенство правил — подход, сродни военному или гражданскому управлению.
Внутри отдельных лож Елагин поощрял сотрудничество и связь. Все его ложи часто обменивались письмами, и если брат отправлялся в другой город, его материнская ложа направляла рекомендательное послание в ложу назначения. В Петербурге три главные елагинские ложи («Музы», «Урания», «Беллона») были настолько тесно связаны, что «всем братьям „Муз“, „Урании“ и „Беллоны“ был открыт вход в любую из них». Их досточтимые мастера создали совместный комитет для оплаты общих расходов — аренды общего храма и организации совместных мероприятий. Вместе с тем елагинские ложи были замкнуты по отношению к посторонним: они «тщательно воздерживались от сношений с масонами иных систем», особенно рейхелевского толка или устава «Строгого соблюдения». В наиболее видной ложе Елагина («Урания») гости допускались только если они были «елагинского исповедания». Любой брат, состоявший ранее в ложах Рейхеля, обязан был формально отречься от системы Рейхеля прежде, чем его допустят в елагинскую ложу как посетителя. Эти меры подчёркивают стремление Елагина сохранять «чистоту» работ и ограждать их от «ложных нововведений». (Собственно, притяжение «высших» мистических лож и было главной проблемой Елагина; он жаловался, что они клеймят его древнюю английскую систему как «пустую и обманутую» и увлекают многих братьев.)
Масоны следующего поколения по‑разному оценивали наследие Елагина. Николай Новиков, ставший лидером более «эзотерических» московских лож в 1780‑е, признавал организационные заслуги Елагина, но критиковал поверхностность его работ. По словам Новикова, елагинские братья «почти играли в масонство как в игрушку: собирались, принимали, много говорили, но мало знали». Иначе говоря, ложи Елагина были заняты церемониями и банкетами, но уделяли сравнительно меньше внимания глубокому изучению и внутреннему совершенствованию (которое ценил круг Новикова). В этом есть доля истины: елагинские масоны не создали развитых образовательных программ или масштабной благотворительности сверх обычных сборов кружки Вдовы или как они её тогда называли «милостыни» на работах. «Внутренняя работа» елагинских лож в основном ограничивалась катехизисом, ритуалом и братским общением. Сам же Елагин, вероятно, возразил бы, что его подход сохранял подлинный дух масонства в эпоху, когда другие перегружали его оккультными схемами. Его приверженность регулярности, дисциплине и братству поддержала российское масонство в его формирующееся десятилетие. Даже Новиков, несмотря на критику, уважал Елагина настолько, что переписывался с ним и на время в конце 1770‑х участвовал в объединении лож.
Вклад Ивана Елагина в российское масонство был фундаментальным. Он создал первую устойчивую систему Великой ложи в России, объединив десятки дворян в общую масонскую работу и написав правила и ритуалы, которыми они руководствовались. Елагинский обряд (по сути англоязычно‑ориентированная система с семью степенями, из которых высшие применялись ограниченно) познакомил поколение российской элиты с символикой масонства. Заседания его лож сочетали торжественный церемониал и светское общение, оставив яркий образ культуры Лож XVIII века. Под надзором Елагина российское масонство в основном оставалось лояльным престолу и сосредоточенным на самосовершенствовании. Это способствовало его расцвету, пока интеллектуальные течения (розенкрейцерская мистичность, иллюминистские идеи) и политическое недоверие не вмешались. Поздняя враждебность Екатерины II к масонству — страх, что оно порождает неконтролируемый «энтузиазм» — привела к закрытию масонского печатного дела и заключению Новикова в 1792 году. Сам Елагин, лично избавленный от серьёзных репрессий (Императрица «потворствовала ему, даже когда нашла нужным наказать мартинистов»), отошёл от публичной масонской деятельности в 1780‑е. Он умер в 1794‑м, когда занавес уже опускался над эпохой русского Просвещения.
Важно, что Елагин оставил первичные документы, проливающие свет на масонскую практику. Его рукописи ритуалов, уставы лож и незавершённое «Учение древнего любомудрия…» бесценны для историков. Благодаря им мы знаем, как работала ложа XVIII века и какую символику она преподавала. Имя Елагина помнят как «одного из отцов‑основателей русского масонства» — человека, который посадил «каменщичество» на русской почве и взрастил его в первом поколении. Последующие российские масоны шли разными путями (одни — к более глубокой мистике, другие — к национально окрашенной филантропии), но все они строили на организационном фундаменте, заложенном Елагиным. В сумме обряды, созданные им, и его способ ведения работ сыграли ключевую роль в формировании характера российского масонства XVIII века, соединяя традиции британского каменщичества с уникальной социальной и интеллектуальной средой России екатерининской поры.
